Под сенью храма В воскресные дни с раннего утра из разных концов просыпающихся улиц…

Под сенью храма
В воскресные дни с раннего утра из разных концов просыпающихся улиц направлялись в церковь казаки. Молодые и пожилые, с женами и детьми, коренные жители и иногородние – кто пешком, кто на дрожках, либо в расписных тачанках, устланных персидскими коврами, либо в лакированных экипажах. Повсюду праздничные черкески с серебряными газырями и малиновым уголком бешмета, женские юбки, выглядывающие одна из-под другой в семь-восемь слоев, разноцветные девичьи платки. По дороге встречали родных и друзей, обнимались, целовали друг друга в щеки, договаривались увидеться после церковной службы.
Молодые люди под любым предлогом старались отстать от строгих родителей, искали глазами своих приятелей или подружек, а главное-того или ту, ради кого останавливались, выглядывали поверх голов.
И только ребятишки, словно перекати-поле, перебегали от одной группы к другой, суетились, восхищенно разглядывая все, что их окружало.
Впрочем, житейские радости и заботы отодвигались в сторону, как только люди приближались к ажурным воротам церкви. Здесь они останавливались, молитвенно склоняли головы, крестились на купола – и, оставив будничные помыслы и настроившись на торжественный лад, входили.
В храме заказывали литургию или панихиду, покупали, зажигали и ставили свечи, отвешивая поклоны в сторону икон.
Рядом с иконами располагались высокие, начищенные мелом до блеска, переливающиеся медные доски. На них старославянскими буквами были начертаны фамилии погибших в бою либо на служебном посту казаков, уроженцев этой станицы или города, с указанием полученных ими наград (как правило, Георгиевских крестов).
И стояли в той же церкви их матери, отцы, жены, вдовы, дети, выросшие без отца: и не одна слеза падала на грудь, когда губы шептали имя любимого человека, которого уже не было рядом.
Наличию этих памятных досок в то время придавали первостепенное значение.
Известно, что 27 марта 1878 года по Кубанскому казачьему войску был принят приказ «Об увековечении памяти о подвигах воинских чинов, павших героями служебного долга во славу Царя, Отечества и Веры православной», список казаков открывался с 1792 года. Были в приказе и такие запоминающиеся слова: «Сохранение имен этих героев в памяти для нас, кубанцев, составляет священный долг и обязанность».

Святой угол
Свою историю казаки знали и почитали. Кропотливо и бережно хранили все, что имело к ней отношение. Как бы они ни жили – бедно или богато, но в любой дореволюционной станице не было хаты без святого угла.
Если в комнату заходили гости – первым делом крестились подле икон, укрытых сверху вышитыми или кружевными полотенцами, и от волны свежего воздуха начинал колебаться огонек лампады.
Когда строили хату, ее начало – первые ряды из тяжелого, гулкого самана – тоже начинали возводить с восточной стороны, от угла, где впоследствии располагался домашний иконостас.
За несколько дней до входин (новоселья) обязательно приглашали священника, чтобы тот освятил помещение. Тогда же в комнату заносили дорогие сердцу иконы, среди них и те, которыми благословляли молодых на свадьбе. Вскоре хозяин заказывал красивый фигурный стол-угольник темно-вишневого цвета, на котором появлялась белая кружевная накидка – дело рук умелой казачки. Здесь располагались книги: Библия, Евангелие, молитвенники.

Подходил срок службы казака.
В день отправки, по давнему обычаю, он не выходил со двора до тех пор, пока отец с матерью не снимали из святого угла икону – образ Сына Божьего Иисуса Христа или Николая Угодника – и не благословляли ею молодого воина.
На шею вешали медальон с изображением Георгия Победоносца – покровителя воинов на Руси – или зашивали в одежду маленькую, со спичечный коробок, иконку, чтобы та оберегала их сына от смерти, от вражеской пули. Лишь после этого всей семьей провожали парубка до калитки, где он садился на коня, чтобы присоединиться к своим друзьям-одногодкам, уже поджидавшим его на улице. Молодые воины направлялись в церковь, где священник служил напутственный молебен.
Шли годы. Казак возвращался. Едва он выглядывал из вагона на ближайшей к дому железнодорожной станции, собираясь вывести из товарняка своего боевого коня, как его тут же узнавал и радостно окликал кто-то из земляков. И вот уже весточка о его прибытии бежала по знакомым улицам, приближалась к родному крыльцу.
А там, в доме, царила суета. Родители спешили переодеться в нарядную одежду. Отец снимал дорогую икону в святом углу, мать дрожащими руками вытирала ее бархоткой. Заметив из окна приближавшегося сына, родители выходили с иконой к калитке встречать его. Благодарили Бога за спасение сына, поздравляли возмужавшего воина с возвращением в «родную степь» (выражения «родная станица» тогда еще не было).
Икона возвращалась на прежнее место, рядом с ней теперь висел казачий медальон.
Святой угол иногда называли и царским. Может быть, потому, что там хранили портреты царя и членов его семьи те, кто служил в Конвое Его императорского величества, но в большей степени, пожалуй, – по названию иконы с изображением Иисуса Христа – Царь Славы.
Потом в этом углу появится красивая шкатулка с наградами и походной иконкой, побывавшей с казаком на службе.
В долгие зимние вечера, когда хозяин мог спокойно посидеть со своими детьми пли младшими братьями и рассказать им о своих боевых походах, о полку, где служил, о товарищах-односумах, доставал он содержимое шкатулки, и каждый мог подержать в руках дорогие для него вещи. А походную иконку отца получал сын, отправляясь на службу.
Так святой угол простой казачьей хаты становился началом истории рода, семьи, где жизнь каждого казака переплеталась с историей страны и приобретала свой особый смысл.
Рождество
В старицу говорили: «Рождество светится!»
И было это отовсюду видно и заметно: тысячи переливающихся на морозе блесток инея, что каждое утро щедро украшали крыши домов, амбаров, заборов. Светился и казак – от удачи: урожайный год выдался! Расцветали и становились пунцовыми щеки детворы – наконец-то сменили ушики на валенки! К каждому Рождеству для детей валенки новые катали, и тут уж ни одного пригорка они не пропустят около хаты – непременно скатятся с него на своих легких санках; а иногда, не рассчитав, нырнут с ними в сугробы и вылезут оттуда распарившиеся, как из бани.
Преддверие Рождества – Филипповка, начало поста. Мясного в это время не ели, а вот на рыбу налегали. Соленая – в бочках, вяленая да копченая связками в кладовой уже истекали жиром.
Крупную рыбу заготовляли с осени – обменивали в Приазовье на пшеницу. Впрочем, и своей рыбы рядом хватало, ведь почти каждая станица находилась у реки.
Синеватый дымок перекочевывал с одного подворья на другое, пахло сгоревшей соломой, щетиной, слышались неистовые крики кабанов по дворам – привычное дело к Рождеству заколоть одного-двух из них. А уж гусей, уток, индюков – не считали.
В жилых комнатах тоже кипела своя работа: выносили копры и коврики на снег, выбивали, чистили их, обметали паутину по углам, вечером купали детей в шаблыках, да и сами не пропускали банных дней.
Особое внимание в те дни уделяли иконам «Крещение» и «Вертеп». Святой угол, где они находились, полностью обновляли: стирали наброзники, протирали иконы, чистили лампаду, меняли в ней масло. Вокруг икон, развешивали, как тогда говорили, блескоту: разноцветные мониста, серебряные бусы, игрушки, добавляя к ним высохшие стебельки степного кермека, заготовленного с лета, придвигали в тот же угол и елку.
И разговоры! Их вели о каждой детали икон, о каждом лике, изображенном на них, вспоминали библейские события, поправляя друг друга, открывали Евангелие, лежавшее рядом, чтобы найти в нем ответы и для себя, и для других.
Иногда в комнату, оторвавшись от хозяйственных дел, забегал папаша: «Девки, вы ж смотрите, не забудьте в церкви купить крутых свечей!» (это значило – витых, крупного размера, которые обычно ставили на праздничном столе-угольнике под иконами).
Посередине станичных церквей в те дни выставляли большую икону «Крещение».
Накануне Рождества – 6 января вечером – мужики и мальчишки ходили по дворам щедровать, радостно напевая:
Василева мати На престоле стояла. Иисуса Христоса Держала. Радуйтесь, люди! Веселыми будьте. От стола до порога, Чтоб семья ваша Была здорова.
После чего добавляли радостные для любого хозяина строчки:
Где царь ходил -Там пшеница рожала. Где царица ходила – Там жито родило.
Осыпали янтарной пшеницей святой угол, комнату и самих хозяев. В день Рождества (7 января) все от мала до велика шли в церковь. Блескучий снег резал глаза, и приходилось щуриться, под ногами громко хрустела морозная корочка, тулупы – черные да белые – мелькали повсюду, кисти расписных шалей спускались до земли, торжественный звон колоколов доходил до самой крайней станичной хаты, а около церкви теснилось саней – не сосчитать.
Заканчивалась служба – и начинались праздничные дни. Не отягченные полевыми работами казаки всласть отдыхали. Одни спешили навестить родственников, другие, усадив детей в сани, катали их по станице, третьи на разукрашенных тройках с колокольчиками под расписной дугой спешили «до кумовьев».
Сколько самоваров чая там было распито! Сколько голов сахара расколото! Чай пили вприкуску, подкладывая под язык ароматные дольки вяленого абрикоса.
И во все рождественские дни, как повелось издавна, главным местом отдыха станичников становилась река. Она, как магнитом, притягивала всех к себе. Сюда мчались стайки детворы с санками в руках, чтобы покататься с крутых берегов; дети постарше и взрослые, наточив коньки, тоже спешили сюда. На льду расчищали площадку для популярной игры – «лодыжки», похожей немного на городки, где проверялись глазомер и точность удара. «Инвентарь» для игры готовили заранее.
Когда к празднику варили холодец из ножек животных, выбирали лодыжки – кругловатые и белесые кости. Собирали их в сумочку с завязкой, сортируя. Если это были овечьи – их называли лодыжки, если телячьи – бучуки, если свиные – кубуси.
В одну из костей заливали свинец, и в ходе игры она становилась битой. В рассыпанные на льду лодыжки нужно было сверху попасть этой битой. Если играющий попадал – лодыжка отскакивала в сторону и становилась добычей ведущего, если нет – тот отдавал хозяину лодыжек свою, такую же.
Азарт в игре иногда был таков, что иные проигрывали полностью содержимое своих сумочек, и вот тогда каждую лодыжку уже надо было «выкупать» (обменивать): то ли на вареное яйцо, то ли на кусок сала или домашней колбасы, а иногда дело доходило и до выкупа копейками.
Самыми зрелищными и захватывающими были кулачные бои. В день их проведения на заснеженной реке собиралась не одна сотня любопытных. Бились улица на улицу, один край станицы против другого. Первыми, как всегда, задирали друг друга мальчишки, за них заступались парни, потом дело доходило до мужиков.
Шли стенка на стенку. Противника старались с силой ударить по плечу, в грудь, в спину – только чтобы свалить его в снег. Если кто падал – лежачего больше не трогали, не били, но сам пострадавший должен был выйти из игры.
За исходом «боя» на берегу придирчиво наблюдали старики, следя, чтоб все было по правилам и бойцы не подкладывали медных пятаков в перчатку. Не пропускали этого зрелища женщины и девушки.
Где-то на исходе праздников на реке все чаще и чаще появлялись мажары и шарабаны, дно которых было выстлано соломой. В одном огороженном месте их доверху нагружали колотым и пиленым льдом. Работали в рукавицах, у ног работающих лежали ножовка и багор; все приготовленное они отвозили в подвалы-холодильники, крытые толстым слоем камыша, готовили впрок – для мороженого.
Так лето осторожно заглядывало в зиму.

Великая Пасха
В степях Кубани, как известно, лесов было мало. Может быть, поэтому казаки с особым чувством относились к одному дереву, которое украшало их улицу или переулок. О нем даже слагали песни. В одной из них были такие строчки:
Уж ты верба моя.
Листом кучерявая,
Ты не стой, не стой.
Ой, да верба моя,
Над речкою быстрой.
И в самом деле, трудно представить тогдашние полноводные степные реки без огромных вековых ив – стволы в три обхвата! – что видны издалека в любую погоду.
Их густые прутья-ветви отливали золотом. А когда обильно начинали сыпать снежинки, деревья, укрытые снегом доверху, становились похожими на белые курганы. Но едва приближался февраль – еще трава не выглянула из-под снега, а вербы уже открывали свои крошечные, как бусинки, листочки; они сплетались в тонкую ткань и колыхались, как рыбацкие сети, что вывесили у берега для просушки.
Впрочем, ивы были еще и своего рода природной точкой отсчета времени в казачьем быту. Когда люди расходились по домам в день Вербного воскресенья, отмечая вход Иисуса в Иерусалим, и несли перед собой, как свечи, пушистые ивовые прутики, они знали: начинается преддверие Пасхи, дни великих забот и стараний.
Все ждали этот праздник, готовились к нему. Мужчины наводили порядок во дворах и конюшнях, вывозили навоз на поля, готовили конскую упряжь и сельхозорудия для пахоты, чистили и мыли лошадей. Женщины торопились после зимы новым веником собрать паутину по углам и на потолке, нетерпеливо снимали занавески с окон и русской печи, стирали их, разводили известь или белую глину для побелки хат изнутри и снаружи. Спешили достать из сундуков одежду, выветрить ее, выгладить – так и мелькали в умелых руках утюги, паровой да печной!
Портные и сапожники были нарасхват! Дома их уже не застанешь: с ножными швейными машинками, с сапожным инструментом кочевали они от одной улицы до другой, обшивая и обувая казачьи семьи от мала до велика.
Видя такое старание людей, не отставала и природа. Очнувшись от зимней дремоты, она выбеливала сады цветом все гуще и гуще, шум прилетевших скворцов становился все громче и громче.
Удары молота в кузне, звон плотницких топоров по дворам, гул церковных колоколов в будни и по воскресеньям убыстряли весенние дни, делали их короче.
В один из таких дней глава семьи отправлялся на мельницу и привозил домой мешок нулевки – специальной муки для Пасхи. Его бережно заносили в хату, окружали, развязывали, брали муку щепоткой, пробовали языком и выносили решение: «Надо только добавить простой муки, чтобы пасхи сверху не потрескались».
И вот уже довольная бабушка ставит опару, накрывает ее тулупом и тут же объявляет невесткам: «Завтра пасхи печем».
Вдень приготовления пасхи – Великую пятницу-детвору отправляли на целый день из хаты, мужчины находили себе работу во дворе.
В комнатах воцарялось спокойствие: ни грубого слова, ни суеты, тем более ссор. Если что и вспыхнет между невестками, бабушка тут же их усмиряла: «Прекратите! Грех ругаться на Пасху. Хлеб поставили в печь!»
С утра во всех уголках хаты, а особенно ближе к русской печи, пахло ванилью, сушеными фруктами, изюмом, вареньем.
Печь протапливали овечьими кизяками – до тех пор, пока угли не ложились мерцающим ковром по поду. Тогда только по нему разносили деревянными лопатами сырое тесто в формочках. Закрывали большой заслонкой. Все выходили из комнаты, и только бабушка изредка заходила и заглядывала в печь.
Девчонки в это время колотили в стаканах гоголь-моголь, чтобы украсить пасхи, размазав его гусиным пером по верхушкам, после чего посыпали их сверху крашеным пшеном. Когда готовый хлеб вынимали из печи, начинали готовить пироги, пирожки, красили яйца.
Вечером, когда вся семья была в сборе, бабушка вскидывала легкое облачко марли (или дижника) – и взорам присутствующих открывалось сокровище: большие и маленькие пасхи, напоминавшие купола церквей, смолистые пирожки и пироги с плетенками посередине.
Все домашние кланялись хлебу, крестились, благодарили Бога за щедрые дары. Затем обращали взоры к святому углу, где находилась икона Матери Божьей Кормилицы со снопом, и молились ей.
Во все предпасхальные дни у икон горела лампада, стояла плащаничка -эмалированный поднос, на котором располагалась пророщенная пшеница, а в центре миниатюрного зеленого поля -свеча и три красных яичка.
Впереди еще была всенощная служба в церкви, освящение куличей, раз¬говенье на рассвете, праздничное гулянье, катанье на тачанках, груженые линейки богатых казаков, что щедро развозили по станице угощение бедным семьям: хлеб, сало, окорок, яйца.
Пасха – праздник для всех!

Под сенью храма В воскресные дни с раннего утра из разных концов просыпающихся улиц…